Чудовище

По привычке встала на весы, пятьдесят три, четыре, нет, три, два, столько она не весила со времён школы. С каждым днём Лары становилось всё меньше, килограммы испарялись, как святая вода, птицами улетали из гнезда. Подруги с завистью обсуждали её фигуру, родители говорили, что она должна больше есть: сало, котлеты, колбасу, а не как веганы эти, совсем обалдели, не для того наши деды воевали, в окопах гнили. Но у Лары всегда был отменный аппетит. Когда родители привезли ей барсука, чья жизнь оборвалась на оживлённом участке дороги, она сожрала его не разделывая, вместе с лапками, с чёрной бархатной шапочкой, со смешным жабо. Жёсткая барсучья шерсть застряла между зубов, сорняками проросла на щеках, вернула Лару в каменный век её молодости. Нет, причина Лариной худобы крылась в чём-то другом.

Лара распахнула короткий японский халат с узором из чёрных бабочек и посмотрела на своё голое тело: длинные синие ноги, обвисший, как сдувшийся парашют, живот, рёбра через одно, ямка на месте селезёнки. Сняла с безымянного пальца золотое кольцо с агатом. Погладила себя по поросшему мягким пушком животу и засунула в ямку палец, пощупала, растянула, поискала на дне шуфлядки, что там ещё осталось, ведь селезёнки там уже не было. Чуть ниже, в Гефсиманском саду, резвились её нерождённые дети, ели инжир прямо с деревьев, кусали его острыми зубками и свисали с ветвей, падали, разбивались, но не умирали, там нет смерти. Лара схватила, потянула, напряглось, лопнуло — в руке осталось круглое, розовое, тёплое.

Босиком, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, пробежала по коридору и бесшумно закрыла за собой дверь. В подвале, держась за стену, пять ступенек вниз, налево, не дыша, сердце замерло, заполнило собой грудную клетку, того и гляди лопнет и разольётся по телу горечью и солёной водой. Халат мёртвой бабочкой упал на бетонный пол, и Лара, холодная, призрачная, шагнула в темноту, впустила её в себя, как первое причастие, обещание вечной жизни, стала с ней одним целым. Втянула воздух судорожно, вместо вздоха — сотни сверкающих осколков, смертоносные снежинки, прямо в мозг.

Рука разжалась, выпустила, розовое, уже начало остывать, устремилось вниз, коснулось, отпрыгнуло, покатилось, как шарик для настольного тенниса. Лара отошла на несколько шагов, прислушалась к шелесту деревьев, полиэтиленовых пакетов, понимая, что сейчас, наконец, она увидит чудовище. Но как и каждую ночь до этого, чудовище не вышло, не показало своего лица. Из темноты раздался звук разрываемой плоти, чавканье, причмокивание, посасывание. И снова тишина.

В подвале есть маленькое окно, самое маленькое в доме, как оно через него проникло, непонятно. Но теперь Лара должна его кормить, иначе оно выберется, всем расскажет, о, чего оно только о ней не знает! И Лара приходит каждую ночь, когда все спят, ищет пальцами в животе, швыряет в темноту, слушает, ждёт, дверь можно не запирать. Ешь, думает Лара, ешь, ешь, молчи, ешь. Она не видит, но знает, чувствует, ей в детстве приснился сон, её к гадалке возили, ей уже давно рассказали, чем всё закончится.

Запахнула халат, хромая, залезла в ванну, в сливное отверстие потекла розовая вода. Что ей завтра покажут весы? Что будет через неделю, месяц, год? Этого Лара не знала. Да и вряд ли она столько протянет. У чудовища, как и у неё, был отменный аппетит: оно выело Лару изнутри, как ненасытная личинка, обсосало её рёбрышки, от Лары почти ничего не осталось. Скоро она спустится в подвал в последний раз. Будут ли её родители заботиться о чудовище так же, как это делала она? Пожелают ли принести себя в жертву, чтобы оно не выходило наружу, чтобы страшные секреты их дочери остались глубоко под землёй? Лара не может их заставить, не может привести их в подвал и сказать чудовищу, вот они, ешь. Чудовище не любит робких, нерешительных, жадных, лишь добровольно предложенное человеческое мясо способно удержать его в подвале. Только так можно заставить его молчать.

Лара долго выбирает, хотя выбирать больше не из чего. Родители, новая работа, собаку хотела завести, но так и не завела, весь мир остался за дверью в подвал. Снова ступеньки, налево, сердце бьётся в Лариных руках, каждый удар как бой курантов, скоро откроют шампанское, пена идёт изо рта, Лара падает, хрипит, ей уже неважно, останется ли чудовище в подвале, секреты кажутся не такими страшными, сегодня последний день её страданий. Кровь хлещет из груди, как фонтан на набережной Свислочи, играет тихая музыка. Из темноты вылезает худая, покрытая шерстью рука, хватает Лару за лодыжку и тащит в угол.

Возможно, Лара ещё жива, а может, уже и нет. Услышав треск костей, на улице воет собака, копает землю лапой и воет, воет. В детстве мама говорила, что собаки воют по покойнику, вспоминает Лара и холодеет. Хрустят полиэтиленовые пакеты, трещат ветки в костре, с грохотом перекатываются ключи в стиральной машинке. Лара хочет достать ключи, но вместо этого залазит в машинку целиком, снаружи кто-то закрывает дверцу, и она не может выбраться. Чудовище чавкает, причмокивает, обсасывает Ларины косточки, наслаждается последним обедом. Тянется за добавкой, а там ничего нет.

Спотыкаясь, нерешительной походкой выходит из темноты. Голая, с гусиной кожей, по подбородку стекает чёрная, густая кровь. Подбирает с пола халат с чёрными бабочками, по-кошачьи выгибает спину, хрипит, на пол падает золотое кольцо с агатом. Нагибается, поднимает, надевает на безымянный палец. Поворачивает направо, пять ступенек вверх, бесшумно открывает дверь.

Можно подумать, что это Лара, но Лары больше нет, чудовище проглотило её целиком. От Лары ничего не осталось, кроме её истерзанного тела и смазливого личика. Завтра чудовище пойдёт вместо неё на работу, будет ходить по улицам, зайдёт в магазин, сядет рядом с тобой в автобусе. Но ты не увидишь его, не почувствуешь его присутствия, потому что теперь оно выглядит совсем как Лара. Возможно, оно уже не помнит, что когда-то было чудовищем, и совершенно искренне считает себя Ларой. Не бойся чудовища, не бойся, зайка, солнышко, а лучше спустись в свой подвал, пять ступенек вниз, налево.

На обложке: Йозеф Мария Аухенталлер, "Женщина с масками"