Бешеные псы
За окном сгущались тучи, липкие и густые, как сгущёнка, разбежались по небу тараканьим полчищем и грозили дождём. Лерочка надеялась, что лето подарит ещё несколько тёплых денёчков, но стучащий в окна ветер, по-крокодильи шуршащая листва, тучи эти чёрные, грозные, не оставляли ей никакой надежды. Ну, хорошо, хорошо, через неделю у меня отпуск, поеду к бабушке в Одессу, вот потерплю недельку и поеду, а там будет тепло, загорать, плавать буду, думала Лерочка, а сама тык-тык по клавиатуре, работает самоотверженно, из дома, на удалёнке. Маленькая ручка с тонкими пальчиками, на ногтях облезший маникюр, просто кошачья лапка, а не ручка, тянется туда, где утром мама поставила тарелку с печеньем — а там ничего нет, ни печенья, ни тарелки, мама уже унесла и помыла, она всегда так делает.
«Маам, — протянула Лерочка, достав из уха наушник. — Принеси чего-нибудь пожрать плиз. Я работаю».
«Ужин не готов», — раздалось из кухни.
«А печеньки?» — крикнула Лерочка.
«Закончились», — последовал лаконичный ответ.
Лерочка тяжело вздохнула, поднялась медленно, уперев руки в стол, сделала один шаг, вздрогнула, замерла, как эскадренный миноносец перед сложным манёвром, она же целый день сидела не вставая, руки-ноги затекли, иголочки по всему телу. Внезапно распахнулась форточка, жгучими стрелами на ковёр посыпались капли дождя, окропили святой осенней водой, хотя лето, на минуточку, ещё не кончилось, середина августа же. Лерочку это не смутило, встряхнув левой, правой ногой, чтобы сбросить иголочки, доплелась до кухни, прислонилась к дверному косяку и посмотрела на мешающую борщ маму. Мама любила варить борщ, её это успокаивало, отвлекало от насущных проблем. Как говорил один известный политик, какой-то их дальний родственник, женщина должна варить борщ, а если не хочет, значит, она проститутка.
«Фу, опять борщ, — сказала Лерочка. — В магазин, что ли, сходить?»
Мама выронила ложку и уставилась на Лерочку, как на покойницу.
«Какой магазин, ты чего? — мама постучала пальцем по циферблату наручных часов. — Ты это видишь? Без десяти шесть. Без-де-ся-ти-шесть».
Ложка скользнула по внутренней стенке кастрюли и растворилась в пятне оранжевого жира, будто в щёлочи.
«Да успею я», — заверила её Лерочка, нагнувшись, чтобы завязать шнурки на кроссовках.
«Нет, ты мне скажи, тебе жить надоело? — не унималась мама. — Человеческим языком тебе говорю, одумайся, не ходи, предупредили же».
«Мама, я бы уже давно вернулась, пока ты тут языком чешешь», — вздохнула Лерочка, схватила ключи и была такова.
Мама догнала её на лестничной площадке, со всей силы дёрнула за рукав, разжала Лерочкину ладонь и положила на неё тяжёлый, холодный, ржавый немножко кастет.
«Этим кастетом дед от фашистов отбивался в 41-м. Теперь он твой, — сказала мама. — Давай, в магазин и назад. Чеснок не забудь».
И перекрестила её по-православному, справа налево.
Здесь стоит добавить, что каждый вечер после шести в городе начинался негласный комендантский час. Точнее, так-то его не было, но все знали, что на улице после шести лучше не появляться, а то как бы чего не вышло. Летом темнело поздно, снаружи ещё могло светить солнце, но как только большая стрелка часов завершала последний оборот, по дворам и закоулкам, городским паркам и детским площадкам расползался страх, распухший как незаживающий нарыв, болезненно-осязаемый, и все, кого он настигал, мочились и опорожнялись одновременно. Существовало мнение, что страх не может проникнуть в дома, но он давно поселился в сердцах людей, которые каждый вечер баррикадировали двери подъездов лавочками, цветочными урнами, заколачивали окна досками, а потом делали вид, что не слышат одиноких ночных криков, делали вид, что спят.
Лерочка беспрепятственно покинула подъезд своего дома по улице Шахтёров, прошла через небольшой сквер, где обычно курили подростки, а сейчас было пусто, на асфальте ни одного бычка, и поднялась по ступенькам магазина под названием Алмаз. Это был небольшой продовольственный магазин рядом с домом, все местные там закупались, близко, недорого, и Лерочка туда пошла, куда ей ещё идти. Как только она вошла в торговый зал, дверь за ней захлопнулась, подёргала — заперто. Поискала глазами часы, но даже без часов всё было понятно. Опоздала.
«Есть здесь кто-нибудь?» — спросила Лерочка. В ответ тишина.
Вообще-то магазин работал до 24:00, но уже после 18:00 здесь никого не было, а за кассами сидели роботы без глаз, без ртов и ушей. Они не видели, не слышали Лерочку, а если бы и слышали, то не смогли бы ей ответить. Лерочка смирилась с мыслью, что наверное останется здесь ночевать, и уже достала телефон, чтобы написать маме смску, но странное движение на крыльце магазина привлекло её внимание. Лерочка сунула телефон в карман, подошла к стеклянной двери.
Не успела она опомниться, как дверное стекло разлетелось на тысячи остреньких осколков, сияющих, как новогодние игрушки в свете электрических ламп, а сама Лерочка оказалась на полу, скомканная бумажка, мокрая промокашка, оглушённая, беспомощная девочка. Телефон выпал из кармана, улетел за стеллаж в другом конце магазина, хорошо, если не разбился. Лерочка не могла открыть глаза, засыпало стеклом, а на груди стояло, давило, душило, тяжёлое что-то. Лерочка почувствовала влажное, вонючее дыхание у себя на лице, гнилой, отдышавший воздух наполнил лёгкие, и было не легко, а тяжело, очень тяжело вдруг стало отчего-то, и страшно.
«Как дела, сучка? — прорычал незнакомый голос у неё над ухом.
Снова надавили на грудь, и мысли, одна тревожнее другой, ранеными птицами забились в Лерочкиной голове.
«Ну что, готовься, — сказал другой голос, хриплый, звериный. — По кругу пустим, мама родная не узнает».
И Лерочка почувствовала, как тащат её за волосы, а за ней тревожным чемоданчиком тащатся её страхи, и боль, и «зачем я сюда пошла, сама виновата».
Вот она катится с лестницы, всего три ступеньки, и каждая секунда длиной в вечность, протёрла глаза, и уже не может смотреть без боли, кровавая мадонна с тёплыми ручейками по щекам. Наконец, видит тот самый страх, из-за которого баррикады, и ужас, и крики по ночам: бешеных чёрных псов. Стройные, блестящие, как будто напомаженные, с большими задницами на мускулистых ногах, уши торчком, вместо хвоста обрубок. Все как один кастрированные, и от этого ещё злее, чем обычные дворовые псы, которым можно ебаться в своё удовольствие. Обступили Лерочку чёрной тучей, чувствуют кровь, демоны, призванные жестоким заклинанием, персонажи из кошмарной сказки.
«Что происходит? Что я вам сделала?» — спросила Лерочка.
«Заткнись, — прорычал пёс. — Сейчас главный придёт, мало не покажется».
«Я просто шла в магазин… — пролепетала Лерочка, не переставая тереть красные от крови и воспаления глаза. — Не бейте меня, пожалуйста».
«Молчи, сука, — сказал второй пёс. — Так тебе и надо. Будешь знать, где ходить, где гулять».
Псы оскалились, обнажив острые жёлтые клыки, в их глазах отразилась ярость тысячи мёртвых звёзд. Их уже собралось не меньше десяти.
«Так-так, что у нас тут?» — спросил холодный, строгий голос, вылился на Лерочку, словно ушат воды, без предупреждения.
Чёрные псы замолкли, заскулили, зажали между ног свои обрубки. Главный пришёл. Он не спешил нападать, неторопливо прошёлся вокруг, понюхал, и у Лерочки отлегло от сердца, подумалось, что вот ей поверят, отпустят, ведь собака, в конце концов, — друг человека. Запрыгнул Лерочке на колени, вильнул хвостиком, как домашняя болонка, лизнул её в щёку. Откуда-то достал влажную гигиеническую салфетку, протёр Лерочкино лицо, глаза, щипало немножко, но можно потерпеть. По Лерочкиной щеке скатилась прозрачная слеза.
«Спасибо, — всхлипнула Лерочка и чуть-чуть попятилась, ну а что, мало ли.
«Боишься меня? Не бойся, ты же мне как доченька, — хрипло проворковал пёс, упёршись передними лапами в Лерочкину грудь.
«Ой», — пискнула Лерочка, сдувшись, как воздушный шарик.
Сделала несколько движений, чтобы освободиться, но чёрные псы впились зубами в белые рученьки, зубы их точёные пронзили кожу, как священные гвозди, и Лерочка оказалась в западне.
«Больно, что ли? — ласково спросил главный. — Так ведь я ещё ничего сделал».
И сильнее надавил Лерочке на грудь, как будто выдавить её хотел по капле, по чуть-чуть, чтобы Лерочка разлилась по асфальту и потекла по канализации от него подальше.
«Я тебе сейчас горло перегрызу, и мне за это ничего не будет», — прошептал пёс, проведя влажным носом по Лерочкиной шее, поднял морду и заглянул ей в глаза, так глубоко, как будто искал там что-то и, может быть, нашёл.
Лерочка это поняла и задрожала как осиновый листик, дрожь перешла в судороги в 7 баллов по шкале Рихтера, по асфальту разбежались трещины, а псы неуверенно отступили, может, испугались даже, они не ожидали, что всё так будет. Голова Лерочкина запрокинулась вверх, и увидела она кусочек неба между верхушками деревьев, мутное, как её заплывшие глаза, с одной пульсирующей звездой. Лерочка вспомнила, как учила в школе Азбуку Морзе на уроках по ОБЖ, и вгляделась в световые вспышки, посылаемые ей звездой: длинная, короткая, короткая, пауза...
«Достань дедов кастет», —говорила ей звезда.
Лерочка сунула руку в карман, а там, действительно, кастет, который ей мама в дорогу дала. Просунула пальцы своей слабой ручки сквозь холодные металлические глазницы, и почувствовала силу невиданную, как будто дед, которого она, кстати, никогда не видела, — умер от белочки сразу после войны — был здесь, управлял её рукой.
«Спасибо, дед», — прошептала Лерочка, достала руку с кастетом, от которого исходило слабое голубоватое свечение, и засадила главному прямо под дых.
В рядах псов началось смятение, лишённые главаря, они трусили по кругу и выли, как щенки, а Лерочка тем временем поднялась на ноги и наносила сокрушительные удары направо и налево. Привлечённые шумом люди из соседних домов прилипли к окнам, глядели через полуоткрытые двери подъездов, и стоило им увидеть Лерочку, как страх покинул их сердца. Вооружённые палками, скалками, утюгами, мутузили псов всем двором до последнего смертного вопля, потом собрались вокруг Лерочки и сказали: «Спасибо тебе, Лерочка! Если бы не ты, сидели бы мы дома и боялись. А теперь создадим дружину и дадим отпор бешеным псам!»
Лерочка в ответ всех поблагодарила, положила кастет в карман, по битому стеклу прошла в магазин, где за дальним стеллажом в пыли лежал её телефон с тридцатью четырьмя пропущенными вызовами. Достала телефон, вытерла об джинсы, на потрескавшемся экране набрала маме смску: «Всё хорошо. Иду домой».
На обложке: Отто Дикс, "Штурмовики наступают, невзирая на газовую атаку"